<< Назад  |   Оглавление  |   Далее >>

Хвала учебе — проклятье школе

7.2. Антон Семенович Макаренко. Полтавский период

Гордость отечественной педагогики Антон Макаренко, родился в 1888 году в семье рабочего-маляра в крошечном железнодорожном поселке в Харьковской губернии Российской Империи. Именно по случаю его юбилея, сто лет спустя, ЮНЕСКО выпустило свое постановление о канонизации четверки самых выдающихся педагогов, из чего нетрудно сделать вывод, что Макаренко не просто принадлежит к этой четверке, но играет в ней первую скрипку, а остальные попали туда просто, как говорится, за компанию.

В отличие от Монтессори, он уже изначально был профессиональным педагогом, окончив в 1917 году с золотой медалью Полтавский учительский институт. В целом судьба Макаренко, наполненная всевозможными передрягами, составляет резкий контраст с благополучной жизнью Монтессори, однако истории их успеха содержат весьма показательные параллели, которые я не премину отметить чуть ниже.

Основными предметами, которые преподавал Макаренко, были русский язык и литература. Его образованность по этой части далеко превосходила требования институтских учебных программ, поскольку уже с ранних лет, будучи, как теперь говорят, ярко выраженным «ботаником», он жадно прочитывал чуть ли не все книжки на русском языке, какие только мог раздобыть. В остальном же он был довольно типичным начинающим учителем, пытающимся отчаянно (и без особого успеха) ввести какие-то освежающие инновации в постылый учебный процесс.

Его звездный час пробил в 1920 году, когда молодая большевистская власть, воззвав ко всем опытным педагогическим кадрам, поставила перед ними задачу воспитать нового советского человека, а в качестве исходного сырья предложила беспризорников и малолетних бандитов, поднаторевших в разбое и грабеже и избежавших расстрела только потому, что еще не достигли совершеннолетия (подчас просто «потеряв» документы и скинув себе на словах пару лет). Опытные педагоги, зная подлинную цену своей педагогической науке, принялись руками и ногами отмахиваться от выпавшей на их долю чести, резонно опасаясь, что малолетние бандиты скорее зарежут своих воспитателей, чем поддадутся научным методам воспитания.

Тут вперед выступил Макаренко и сказал, что готов приступить к выполнению задачи, хотя и понятия не имеет, как это делается. За неимением других желающих он был незамедлительно назначен заведующим новоиспеченной «Колонией для морально-дефективных детей», расположенной рядом с хутором Трибы под Полтавой. Таким образом, история его успеха начиналась с того, что он, подобно Монтессори, подобрал «педагогические отбросы», с которыми его коллеги не хотели связываться. Среди организационного хаоса первых послереволюционных лет он ступил на совершенно непаханое поле, которое государство пока еще не успело разметить своим намертво сковывающим аршином.

Хозяйство, которое он принял, располагалось на месте заброшенной дореволюционной колонии для малолетних преступников. Оно состояло из нескольких разоренных построек, из которых окрестные жители унесли всё, что можно: мебель, утварь, окна, двери и прочее. В помощники ему были выделены дед-завхоз и две женщины-педагога. Первое время деятельность Макаренко как «завкола» заключалось в том, чтобы ходить в город и выклянчивать в разных инстанциях материалы и средства для ремонта хотя бы одной казармы. В декабре 1920 года он привез из городского коллектора первых десять воспитанников, многим из которых уже перевалило за 18 лет: все как на подбор матерые грабители и воры. Они быстро превратили колонию в своего рода бандитский притон, откуда они по ночам совершали вылазки в неизвестном направлении. Один из них уже через пару недель был арестован за ночную поножовщину с убийством. Воспитанники нагло игнорировали весь педагогический коллектив во главе с Макаренко и появлялись в колонии лишь для того, чтобы поесть и отоспаться.

Напрасно завкол с утроенной энергией штудировал педагогическую литературу: положение дел становилось с каждым днем всё невыносимее. Наконец, однажды хилый очкарик Макаренко в припадке исступленного остервенения попросту набил морду одному из вверенных ему бандитов (хотя тот и был значительно крупнее его), а остальных пригрозил изувечить кочергой. Такой поворот событий произвел на колонистов самое благотворное действие. Они прониклись уважением к своему завколу и даже нехотя согласились соблюдать элементарную дисциплину. При этом избитый воспитанник, как ни странно, очень гордился своим избиением, а остальные ему даже как будто завидовали.

При всей непедагогичности этого поступка Макаренко счел нужным впоследствии упомянуть о нем в своей знаменитой «Педагогической поэме» — художественном повествовании о руководимой им колонии, вошедшей в историю под названием колонии имени Горького. В этом повествовании честь быть избитым досталась персонажу по фамилии Задоров — одному из немногих не имеющих строго определенного прототипа, что спустя много лет дало возможность сразу нескольким бывшим колонистам претендовать на роль героя, получившего пресловутую «пощечину». Комментируя этот эпизод, Макаренко писал в письме к одной из своих читательниц: «Конечно, пощечина Задорову не была ошибкой. Скажу грубее: без этого мордобоя не было бы колонии Горького и не было бы никакой поэмы. Но пусть это не смущает Вас: я ведь признаю, что в такой пощечине есть преступление. Это я говорю совершенно серьезно — преступление. Бить морды нельзя, хотя бы и в некоторых случаях это было и полезно. Какое Вы можете сделать заключение? Самое правильное: моя поэма началась с преступления. Начало колонии Горького — это целый клубок преступлений: и моих, и ребячьих» [1].

Имеются противоречивые сведения насчет того, было ли рукоприкладство со стороны Макаренко единичным срывом или же практиковалось им во всех случаях, когда он считал это «полезным», — в соответствии с провозглашенным им принципом: «Чистота моих педагогических рук — дело второстепенное в сравнении со стоящей передо мной задачей» [2]. Крупнейший макаренковед Гётц Хиллиг склонен считать, что завкол еще не раз «терял самообладание» [3]. В качестве одного из доказательств он приводит письмо Макаренко своей будущей жене от 10 марта 1928, в котором тот описывает события, относящиеся к периоду, когда колония имени Горького переехала в Куряжский монастырь под Харьковом: «В обед собрал общее собрание, на котором заявил, что в случае надобности морды буду бить по-прежнему (!) с тем, однако, что каждой побитой сявке буду давать по 25 копеек на дорогу в Харьков — жаловаться». Излишне говорить, что в публичном пространстве Макаренко, чистосердечно сознавшись лишь в единичном прегрешении, все остальные обвинения на этот счет решительно отвергал.

Если когда-либо какой-либо педагог захочет воспроизвести успех Макаренко, то перед ним неизбежно встанет вопрос: обязательно ли вслед за мастером повторять его «преступления»? И в чем еще, собственно, помимо побоев, они заключались? Не умолчал ли мастер о каких-либо других «некрасивых», но существенных деталях? Однако напрасно последователь великого педагога будет искать ответа в педагогической теории. Педагогика, будь то до Макаренко или после, — это такая наука, которая основывается не на фактах, а на моральных заповедях и благих фантазиях. Показательно, что все споры о возможном рукоприкладстве Макаренко ведутся сегодня в ключе: «Виноват — не виноват? Свят или грешен?» — но никто не задается вопросом: «А не является ли физическое воздействие в умелых руках действительно эффективным педагогическим приемом?»

Представим себе, как могли бы развиваться события, если бы Макаренко пожелал сохранить «чистоту педагогических рук». Тогда он должен был бы отправить Задорова (кто бы реально ни стоял за этим именем) обратно в городской коллектор для малолетних преступников. Там бы компетентные товарищи перепроверили его возраст, выяснили, что ему на самом деле не восемнадцать лет, а девятнадцать, и — в полном соответствии с законами революционного времени — расстреляли. Ударить воспитанника — это незаконно и плохо, а расстрелять бандита — это законно и хорошо, не так ли?

Постепенно колония стала пополняться всё новыми и новыми воспитанниками, к счастью, в основном не бандитами, а просто обычными подростками-беспризорниками в возрасте от 13 до 18 лет — оборванными, истощенными, дикими, чесоточными. Подавляющее большинство из них были мальчики, но и для девочек тоже находилось место. Появлялись и новые воспитатели. Снабжалась колония исключительно скудно. Бедность была ужасающая. Колонисты ходили полуголые, кое-как прикрываясь каким-то рваньем. Зимней обувью им служили портянки, намотанные на ноги и обвязанные веревками. В качестве еды была одна и та же жидкая пшенная похлебка, не способная утолить постоянного сосущего голода. Не намного лучше жили и воспитатели. Жалованья они почти не получали и ходили почти такими же оборванными и голодными, как и воспитанники. К стране советов подступал страшный голод 1921-1922 годов.

Таковы обстоятельства, в которых возникла система Макаренко. Собственно, при отсутствии снабжения и контроля со стороны государства, Макаренко ничего и не оставалось делать, как создать свою систему, суть которой заключается в том, что дети сами сообща обеспечивают себя пищей, одеждой, жильем и всем прочим, что необходимо для жизни и развития. Остается только удивляться, почему при наличии в разоренной стране нескольких миллионов беспризорников подобные системы не появлялись как грибы после дождя. Впрочем, может быть, они и появлялись, просто они не получили такой широкой известности. Ведь не каждый завкол обладал литературным талантом, чтобы описать свой опыт в «Педагогической поэме»; не каждый имел правильные связи, способные уберечь от расстрела в тот критический момент, когда окрепшее большевистское государство пожелало, наконец, прикрыть педагогическую самодеятельность; не каждый оставил после себя энергичную, предприимчивую вдову, направившую все свои усилия на то, чтобы превратить покойного мужа в идола педагогики. Но, возможно, и в самом деле, способность педагогов к организационно-практической деятельности является исторической редкостью.

Впрочем, надо прямо сказать: Макаренко был ужасно честолюбив. Он непременно хотел стать создателем новой, коммунистической системы воспитания. Но у него не было никакой заранее разработанной концепции, не было сколь-нибудь определенного плана действий. Прежде всего он считал своим долгом хотя бы просто накормить своих питомцев, и он отчаянно цеплялся за малейшую подворачивающуюся возможность.

Поначалу в ход было пущено мошенничеств и воровство. Мошенничеством занимался лично Макаренко. Пользуясь организационной неразберихой в многочисленных управляющих ведомствах, он обманным путем, совершенно в духе Остапа Бендера, умудрялся раздобывать в кабинетах разных растяп-начальников сверхнормативные ордера на остро дефицитное продовольствие. Воровством же промышляли колонисты, благо в этом деле они были профессионалами. Макаренко весьма снисходительно относился к тому, что его питомцы тайком подкармливались в погребах у окрестных крестьян. Ему было важно лишь, чтобы они не попадались, а в случае чего мог умело замять скандал. Но он был совершенно беспощаден, когда кража совершалась внутри колонии. Он натравливал на воришку всех остальных колонистов, а когда те были готовы его избить до полусмерти, милостиво брал его под свою защиту, великодушно назначая наказание всего-то в виде ареста.

Но, разумеется, Макаренко понимал, что избавиться от бедности можно было только собственным трудом, тем более что рабочих рук, пусть даже и детских, в его распоряжении было предостаточно. Оставалось найти им применение. Земля, принадлежавшая колонии, не годилась для возделывания, так как состояла главным образом из сыпучего песка. Однако в нескольких километрах от колонии, рядом с селом Ковалевка, находилось когда-то богатое, а теперь бесхозное и разворованное имение братьев Требке с восьмьюдесятью гектарами плодородного чернозема. Имея богатый опыт хождения по кабинетам начальства, Макаренко без особого труда получил ордер на это имение и даже кое-какие скудные деньги на его восстановление.

Работа закипела. В колонии стали появляться рабочие и ремесленники — частью нанятые завколом для восстановительных работ, частью просто нашедшие здесь пристанище от жизненных неурядиц. Макаренко щедрой рукой выдал им в помощь колонистов, но напрасно он надеялся, что труд во благо общего дела окажет на тех облагораживающее влияние. Труд оказался полезен лишь в той мере, в какой он занимал их время, не более того. Бывшие беспризорники оставались всё такими же сволочными по своей натуре, как и раньше. Они постоянно задирали друг друга, ссорились, дрались, подворовывали, сквернословили, никак не хотели складываться в дружный трудовой коллектив. Рабочие и ремесленники передавали им не только трудовые навыки, но и свое невежество, бескультурье, хамство, завистливость, благоговение перед самогоном, презрение к женщинам, неприятие учебы и нежелание развиваться.

Главный элемент системы Макаренко родился совершенно случайно в конце 1922 года. Пришли зимние холода, а печки топить было нечем. Тогда завкол стал регулярно отправлять группу из примерно двадцати старших колонистов в лес на заготовки дров. Во время работы колонисты рассыпались по лесу в поисках сухостоя, поэтому приставлять к ним воспитателя не было особого смысла. Оказалось, что ребята сумели прекрасно сорганизоваться и без воспитателя, более того — придумали сопровождать работу веселой игрой, и среди них естественным образом выдвинулся всеми признанный лидер. Когда дрова были полностью заготовлены, группа не захотела распускаться, и она в полном составе принялась работать в бывшем Требкинском имении на постройке теплиц. Следуя заразительному примеру, вскоре все колонисты разбились на отряды, во главе которых встали командиры из числа прежних неформальных лидеров. Каждый отряд имел свой участок работы. В одном отряде были кузнецы, в другом — сапожники, в третьем — конюхи и т. п. Возрастной состав отряда был, как правило, неоднородный, так что младшие имели возможность перенимать опыт старших. Командир полностью отвечал за организацию производства в своем отряде и вообще за всё, что в нем происходит, не получая, впрочем, за это никаких привилегий для себя лично. Он также входил в совет командиров, которому Макаренко постепенно передавал всё больше и больше своих полномочий, включая вопросы формирования новых отрядов и назначения новых командиров. Позже командиры стали избираться на общем собрании воспитанников сроком на шесть месяцев без права повторного переизбрания два раза подряд.

Система Макаренко начинается не тогда, когда дети трудятся на свое благо, а тогда когда они образуют подвижную социальную иерархию, в которой одни дети занимаются организацией труда и жизни других детей, составляя, таким образом, конкуренцию не только взрослым кузнецам и конюхам, но и начальникам, и воспитателям, и педагогам. При этом на командирских постах оказываются прежде всего те, кто действительно пользуется авторитетом и умеет руководить, однако постоянной привилегированной касты не образуется. Именно благодаря этому система так хорошо работает. По этой же причине взрослые начальники никогда больше не допустят, чтобы она хотя бы еще раз была реализована на практике. Совершенствуя свою систему, Макаренко дошел в конце концов до того, что, имея под своим началом полтораста воспитанников, уволил всех до одного воспитателей. После этого не приходится удивляться, что официальная педагогика объявила ему войну не на жизнь, а на смерть. Если бы его самого вовремя не вынудили отказаться от заведования колонией, он бы еще, чего доброго, обнаружил, что дети могут прекрасно обходиться не только без воспитателей, но и без преподавателей, — что они гораздо лучше обучаются либо по книжкам, либо друг у друга, либо непосредственно у работающих специалистов. Кончилось бы это тем, что на всю страну нужен был бы один единственный взрослый педагог — сам Макаренко, а остальных следовало бы уволить за полной ненадобностью — вместе со всем аппаратом народного образования.

Весной 1923 года система Макаренко пополнилась еще одним важным элементом. Пришла пора интенсивных сельскохозяйственных работ, которые часто носили разовый характер — вспахать, посеять, прополоть и т. п. Для таких работ колонисты отрывались от своей обычной деятельности и на короткий срок формировали временные — так называемые сводные — отряды. Командовать сводным отрядом совет командиров поручал обычно рядовым колонистам — по возможности всякий раз разным, а командиры постоянных отрядов при этом становились рядовыми членами. Таким образом, начальники и подчиненные нередко менялись местами, и почти каждый колонист имел возможность попробовать себя в организационной деятельности. Это делало окончательно невозможным образование привилегированной административной касты.

Для работы такой социальной конструкции было необходимо, чтобы колонисты соблюдали дисциплину и беспрекословно подчинялись своему командиру. Это достигалось за счет того, что нарушители подвергались весьма чувствительному наказанию, напрочь отбивающему охоту к повторным нарушениям. В полной версии «Педагогической поэмы», впервые изданной в 2003 году, есть полушутливый диалог, в котором начинающий командир получает наставление от более опытных:

— Раз ты командир, твой приказ должен быть выполнен.

— А если он не захочет?

— А если он не исполнит приказ, запиши его в рапорт, и вечером будешь отдавать рапорт и скажешь.

— А что ему за это будет?

— За это мы из него котлет наделаем.

И, действительно, порядок был таков: если командир не мог сам совладать со своим подчиненным, то он в тот же день передавал дело в более высокую инстанцию — в совет командиров, а тот уж разбирался с нарушителем по-свойски. Это вовсе не означало, что нарушитель был бит. Дети очень изобретательны в искусстве причинять друг другу боль — не только физического, но и морального свойства. Они могут так высмеять и опозорить, что уж лучше бы побили. Впрочем, все насмешки и издевательства моментально прекращались, как только нарушитель вставал на путь исправления. С пьянством же и сквернословием было покончено благодаря тому, что колонистам было позволено издеваться над пьющими и матерящимися крестьянами из ближайших деревень. Макаренко даже раздобыл официальный мандат на борьбу с самогоноварением и совершал со своими воспитанниками рейды по изъятию самогонных аппаратов по окрестным хуторам.

Хотя Макаренко предпочитал, чтобы заботу о дисциплине командиры брали на себя, он и сам не скупился на наказания: давал наряды вне очереди, лишал обеда, отправлял под арест в выходные дни, а иногда даже выгонял из колонии. «Воспитывать без наказания я не умею», — говорил он [4]. Это всегда служило главным поводом для его травли со стороны коллег, ибо в те времена педагогическая наука утверждала, что наказание воспитывает в человеке раба и ребенок должен прийти к дисциплине не из-за страха перед воспитателем, а исключительно на основе эманаций сознательности, исходящих из глубин собственной души. Впрочем, судя по книжкам, которые пишутся нынче о воспитании детей, современная педагогика и детская психология и сегодня не далеко ушли от подобных представлений.

Помимо наказаний, Макаренко придавал исключительно большое значение сплачивающим ритуалам послушания, которые он позаимствовал из армейской жизни: единая форма одежды, педантичное соблюдение чистоты и порядка, строгий распорядок дня по сигналам трубы, хождение строем под барабанный бой, колонны, шеренги, команды «равняйсь — смирно», культ знамени и прочее. Выслушав распоряжение командира, колонист должен был непременно козырнуть и сказать «Есть!». Завкол обожал также устраивать помпезные, глубоко ритуализированные торжества по случаю всевозможных праздников — будь то Первое мая или Праздник первого снопа — с хорошо отрепетированными парадами, пламенными речами, театрализованными представлениями, безалкогольными застольями и многочисленными гостями из числа влиятельных людей и журналистов. Макаренко умел щегольнуть своими достижениями и понимал толк в пиаре не хуже Монтессори.

Где процветают ритуалы и праздники, там развивается и искусство. Для маршей и парадов нужна музыка и музыканты. Поначалу это были только барабанщики и трубачи, но потом из колонистов составился целый духовой оркестр. Ни один настоящий праздник не может обойтись без плакатов и художников. В колонии появилась «Мастерская ИЗО», где сокращение «ИЗО» со временем стало обозначать не только изобразительное искусство, но также изобретательство в самом широком смысле. Особой страстью Макаренко был театр. Колония славилась на всю округу своими еженедельными театральными постановками, осуществляемыми силами самих колонистов. Одним словом, каждому было чем заняться в свободное от работы и учебы время.

Что же касается учебы — в школьном понимании этого слова — на нее отводилось четыре часа в день, да и то только в зимний период, когда колонисты не были заняты на сельхозработах. Элементарной грамоте обучали всех. Кто хотел поступать на рабфак, а затем в вуз, тот имел возможность подготовиться. Кого высшее образование не прельщало, тот мог фактически ограничиться только любимыми предметами. Впрочем, завкол мог в буквальном смысле приказать кому-то хорошо учиться, когда видел, что из этого будет толк.

Детские рабочие руки — пусть даже хорошо дисциплинированные — не могут сами по себе произвести ничего путевого. Необходимы еще квалифицированные знания относительно того, куда и как их приложить. Макаренко обладал особым талантом находить и привлекать к сотрудничеству взрослых профессионалов, умеющих направить энергию детского труда в правильное русло. Весной 1924 года к работе в колонии приступил Николай Фере — молодой, но очень толковый агроном, который взял на себя организацию всего земледелия и животноводства. Через два года колония имени Горького превратилась в цветущее хозяйство, которое не только полностью обеспечивало себя овощами, фруктами, зерновыми, молоком, мясом, но и быстро богатело за счет продажи излишков. Никто бы тогда не подумал, что еще через два года Макаренко будет с позором изгнан из рядов педагогов, а его колония прекратит свое существование.

_____________