<< Назад  |   Оглавление  |   Далее >>

Хвала учебе — проклятье школе

7.3. Антон Семенович Макаренко. Харьков–Киев–Москва

Роковую роль сыграло честолюбие Макаренко. Должность заведующего маленькой провинциальной колонии на 120 воспитанников была для масштабов его личности слишком мелкой. Он непременно хотел распространить свою систему, как минимум, на всю Украину, его тянуло ближе к столице (которой в то время был Харьков), к новым свершениям и победам. И тут ему как раз сделали предложение, от которого он не смог отказаться.

В то время под Харьковом на территории бывшего Куряжского монастыря располагался большой, на 400 человек, «рефоматорий» для беспризорников, в котором воспитание проводилось по последнему слову педагогической науки, а именно без наказаний, исключительно на основе самодисциплины. В реальности рефоматорий представлял собой бандитский притон — такого же типа, каким была Макаренковская колония на заре своего существования, до того как Макаренко в первый раз «потерял самообладание». Большинство куряжских воспитанников появлялись в реформатории только для того, чтобы поспать и поесть, а в остальное время занимались воровским промыслом в Харькове, наводя ужас на всю столицу. В самом реформатории было разворовано всё, что можно, включая одежду, обувь и постельные принадлежности воспитанников. Не было ни света, ни воды, ни даже туалета. Воспитатели прятались в своих комнатах за семью замками, опасаясь за свою жизнь.

Суть предложения, поступившего Макаренко от столичного начальства, заключалась в том, чтобы вывести из Куряжского реформатория примерно треть воспитанников, а оставшихся слить с макаренковской колонией имени Горького, которая, таким образом, должна была оставить свое преуспевающее хозяйство под Полтавой и в полном составе переехать в разграбленный, загаженный Куряж. Заведующим новой объединенной колонии назначался, естественно, Макаренко — чтобы навести тут порядок.

Для Макаренко это был давно желанный шанс продемонстрировать широкой столичной публике свою педагогическую систему во всем ее великолепии. Рассудив, что в случае успеха его ждет триумф и всеобщее признание, он принял вызов, выторговав, однако, довольно приличное финансирование и поставив условием, что он сможет в обход профсоюзных норм уволить всех прежних воспитателей и набрать новых по своему усмотрению.

Переезд состоялся в мае 1926 года. Социальная конструкция из воспитанников, созданная Макаренко, оказалась настолько устойчивой, что, поглотив малолетнее куряжское отребье численностью в два раза больше ее самой, она нисколько не пошатнулась. Уже самое первое явление «горьковцев» — чистых, сытых, загорелых, сплоченных, с улыбчивыми лицами, с мускулистыми фигурами, пришедших в стройных колоннах со знаменем под барабанный бой и сопровождаемых прекрасными лошадьми, ухоженными коровами и целым стадом породистых свиней — произвело на коренных «куряжан» такое ошеломляюще-притягательное действие, что они ни о чем уже больше и не мечтали, как только самим сделаться частицей всего этого великолепия.

Разоренное куряжское хозяйство было быстро восстановлено, и через два года обновленная колония имени Горького достигла апогея благополучия и процветания. Активно продолжалась также пиар-деятельность Макаренко. К нему толпами наведывались посетители и делегации, в том числе и заграничные, а сам он активно разъезжал по другим колониям и обучал местных завколов своей системе. Такой вопиющей наглости чиновники Харьковского наробраза снести, конечно, уже не могли. Когда Макаренко самовольничал себе тихонечко в Полтавском захолустье, это было еще терпимо. Но когда он принялся столь широко и наглядно демонстрировать всю никчемность их чиновничьих инструкций, всю бредовость того, что называется научной педагогикой, — стало ясно, что с этим надо кончать.

Как раз в это время, а именно в мае 1928 года, в Москве состоялся VIII съезд комсомола, на котором выступила Надежда Крупская — главный кабинетный педагог большевизма, ярая противница каких бы то ни было наказаний в воспитании детей (и это в государстве, где взрослых — не то что провинившихся, а даже совершенно невинных — запросто могли раскулачить, депортировать, отправить в концлагерь или расстрелять). В своем выступлении Крупская решительно предала анафеме систему Макаренко, объявив ее рабской и крепостнической — на основании слухов, будто Макаренко систематически избивает своих воспитанников. После этого у чиновников Харьковского наробраза были развязаны руки. Они горой встали на защиту несчастных «избиваемых» детей и в ультимативной форме потребовали от ненавистного завкола либо строго придерживаться рекомендациям педагогической науки, либо проваливать на все четыре стороны. Наиболее ярым защитникам детей, как известно, важно не столько отстоять детские интересы, сколько найти благовидный предлог для расправы со взрослыми. Макаренко с гордо поднятой головой отказался от заведования колонией имени Горького и с тех пор, а именно с сентября 1928 года, никогда никакого отношения к официальной педагогике больше не имел.

Но недаром он так усиленно занимался пиаром. У него были влиятельные покровители в украинском ГПУ. Благодаря им Макаренко не только не был объявлен врагом народа, но и смог продолжить свое дело в качестве начальника коммуны имени Дзержинского — еще одного Харьковского воспитательного учреждения для беспризорников, которое, однако, не входило в систему наробраза, а управлялось и финансировалось непосредственно чекистами. Взяв с собой ядро «горьковского» детского коллектива, Макаренко моментально возродил на новом месте прежний социальный организм и впоследствии еще больше его усовершенствовал, пользуясь свободой от наробразовского начальства. Например, «дзержинцы», в отличие от «горьковцев», трудились не только ради общего блага, но и безо всякого стеснения клали свой сдельный заработок в личный карман, что было еще более чудовищным прегрешением против педагогики, чем эпизодическая «потеря самообладания». Как и в случае с Монтессори, Макаренко смог полностью воплотить свои идеи в жизнь только после того, как стал совершенно независимым от органов государственного образования.

В материальном отношении коммуна имени Дзержинского поначалу очень бедствовала. Сельскохозяйственных угодий у нее не было, а несколько кустарных мастерских, находящихся в ее распоряжении, имели такое убогое оборудование, что могли работать только в убыток. Но тут случилось «экономическое чудо», автором которого был заведующий производством Соломон Коган — прирожденный делец, нашедший во времена разгрома НЭПа применение своим талантам в коммуне Макаренко. Он умудрялся находить невероятно выгодные кредиты и заказы, и коммуна благодаря его проворству стала быстро богатеть. В 1933 году она перешла на полное самообеспечение, владея двумя прекрасно оборудованными заводами. На первом заводе выпускались копии американских электродрелей Black & Decker, а на втором — копии немецких фотоаппаратов Leica, знаменитые ФЭДы. Эта продукция была, разумеется, контрафактной, но при тех обстоятельствах это не считалось зазорным. Коммунары работали на производстве по четыре часа в день, ни в чем себе не отказывали и исправно платили государству налоги.

Вместе с тем, перейдя под крыло ГПУ, Макаренко заключил «сделку с дьяволом». Он получил независимость в вопросах воспитания, однако ни он, ни его воспитанники не были подлинными хозяевами коммуны. Как только ее финансовое положение несколько поправилось, производством стали заведовать чекисты. Это они распорядились так, чтобы коммуна выпускала не какую-нибудь там мебель, а высокотехнологичную продукцию оборонного значения, что в конечном итоге привело к тому, что производственные задачи с точки зрения государственных интересов стали важнее воспитательных. Чекистское начальство занималось подбором инженерных кадров, нанимало дополнительных рабочих, устанавливало режим секретности. В 1932 году Макаренко был снят с должности начальника коммуны и переведен в заместители по педагогической части.

Макаренко тяготился своим положением. Его душа жаждала размаха, но у него уже не было никакой надежды на то, что удастся развернуться пошире. В отличие от Монтессори, он не мог сняться с места и начать разъезжать по всему свету с пропагандой своей системы. Однако он нашел другой выход. Воспользовавшись тем, что хорошо налаженная жизнь коммуны не требовала больше его постоянного вмешательства, он написал «Педагогическую поэму», в которой он в свободном стиле подробно изложил свой опыт завкола — и притом с таким искусством, что получился величайший шедевр мировой художественной литературы (безо всяких натяжек!). Все педагогические издательства, разумеется, наотрез отказались публиковать эту книгу, но ее с большим удовольствие опубликовал в своем альманахе Максим Горький, которому педагоги были не указ. Книга вышла тремя частями в 1934-1935 годах. Сразу же после выхода первой части Макаренко сделался прославленным писателем.

Однако личной свободы у него не было. В 1935 году по прихоти чекистского начальства он был переведен в новую украинскую столицу, в Киев, на кабинетную должность помощника начальника трудовых колоний в центральном аппарате НКВД. Лишь спустя два года ему удалось освободиться и переехать в Москву на вольные хлеба, где ему, как выдающемуся писателю, была предоставлена квартира. К тому времени он был уже официально женат. Свою жену Галину он страстно любил, но она была больна туберкулезом, требовала особого ухода и, будучи по происхождению польской дворянкой, не могла обходиться без домработницы и кухарки. Макаренко остро нуждался в деньгах, зарабатывал литературной поденщиной, брал у издательств авансы под будущие произведения, начинал писать и забрасывал множество новых книг, кое-что сумел даже закончить, однако ничего сколь-нибудь сравнимого по значимости с «Педагогической поэмой» из-под его пера больше не вышло. В 1939 году он скоропостижно умер от полного износа сердца.

Коллеги-писатели похоронили его с великими почестями, однако в педагогических кругах о нем почти никто и не вспомнил. Но это были годы повальных репрессий. Все сколько-нибудь заметные педагогические кадры были начисто выметены (в том числе и бывшие Харьковские начальники, вынудившие Макаренко уйти из колонии имени Горького). А советские учебники педагогики нуждались в славных именах отечественных педагогов, разработавших новые методы коммунистического воспитания. Вдова Макаренко воспользовалась моментом, вычистила архив покойного мужа от нежелательных документов, вышла через писателей на нужных партийных деятелей и добилась того, чтобы Макаренко уже через два года после своей смерти прочно занял образовавшийся вакуум на иконостасе отечественной педагогики, где он разделил одиночество со своей давней противницей Надеждой Крупской, тоже уже покойной.

Против мертвого Макаренко педагоги, собственно, ничего не имели. Они с рвением принялись изучать его наследие, издавать его сочинения, писать диссертации, созывать конференции. Возникла даже особая отрасль теоретического знания, называемая макаренковедением. До сих пор не умолкают интересные, содержательные споры насчет того, устарел ли нынче Макаренко или не устарел, были ли его методы демократическими или, наоборот, диктаторскими, развивал ли он личность воспитанников или, наоборот, подавлял.

Что же касается системы Макаренко как практического явления, то она отчасти продолжила свое существование в ряде детских домов, руководимых бывшим макаренковским воспитанником Семеном Калабалиным, и окончательно умерла в 1972 году вместе со смертью последнего. На месте Полтавской колонии сейчас находится музей-заповедник Макаренко, на месте Харьковской — тюрьма для несовершеннолетних преступников (официально именуемая воспитательной колонией имени Макаренко), а на месте коммуны имени Дзержинского — государственный машиностроительный завод «ФЭД», откуда вскоре после ухода Макаренко взрослые выгнали всех детей, заняв их рабочие места.

29.11.2021