<< Назад  |   Оглавление  |   Далее >>

Три коварные ловушки на пути к иностранному языку и как в них не угодить

Лекция 11. Самая большая ошибка — это стесняться своих ошибок

Дорогие коллеги!

Если вы попросите ребенка-дошкольника нарисовать лошадку, то он, пожалуй, нарисует ее вам в два счета, причем безо всякого смущения. Правда, на настоящую лошадь это вряд ли будет похоже, ну и что? Вы же не будете его за это стыдить. Вы же не поставите ему двойку и не оставите не второй год, ведь так?

Но подождите, пока этот ребенок подрастет и окончит школу. Обратитесь к нему с той же самой просьбой еще раз. С большой вероятностью он почувствует себя неловко и откажется что-либо рисовать, сославшись на то, что не умеет этого делать. Обучение в школе так даром не проходит.

А теперь спрашивается: У кого больше шансов стать когда-нибудь настоящим художником: у того ли непуганого человечка, которого нисколько не смущает, что лошадь на его рисунке не похожа на настоящую, или у того образованного грамотея, который не хочет хотя бы пробы ради взять в руки карандаш?

Подобным же образом: покажите ребенку какой-нибудь музыкальный инструмент, будь то рояль или гитара, — и он тут же с большим удовольствием примется на нем играть. В детях-дошкольниках еще не убиты естественные инстинкты обучения — в отличие от прошедших многолетнюю выучку обладателей аттестата зрелости. И это еще одна веская причина, по которой детям языки даются легче, чем взрослым.

Те люди, в которых безвозвратно угасло детское «Я сам! Я тоже могу!», будут, разумеется, убеждать нас в незаменимости преподавателя. Один из их основных аргументов звучит так:

— Если не он, то кто же будет поправлять наши ошибки?

Ну что ж. Этот вопрос действительно заслуживает подробного рассмотрения. Для начала давайте вспомним, откуда мы знаем, что это пойдет нам на пользу — если кто-то будет указывать нам на наши ошибки. Ну, конечно: мы знаем это от самих же преподавателей! Успешнее любого маркетолога, они уже давно реализовали известный маркетинговый принцип: «Создать потребность и удовлетворить ее». Это они придумали экзамены — они же готовят нас к ним. Это они наказывают нас за ошибки — они же и проявляют заботу, чтобы мы их не делали.

Когда мы самостоятельно осваиваем новую область знаний и навыков, мы вольны задать себе вопрос: К какой из двух плохо совместимых между собой целей мы, собственно говоря, стремимся: к развивающим, творческим достижениям или же к тому, чтобы избегать ошибок? В системе всеобщего обязательного образования такая постановка вопроса невозможна. Профессиональный преподаватель обязан учить всех подряд — и это при том, что большинство учеников не хотят учиться и не помышляют ни о каких творческих достижениях. Они лишь поневоле впихивают в себя новые знания под угрозой наказания в виде плохих оценок, предвещающих низкий социальный статус в будущем. Оценки, в силу своей судьбоносности, обязаны быть объективными, они должны рассчитываться на основе четкого критерия, не допускающего субъективного произвола. Таким критерием традиционно является количество ошибок, допущенных учеником при выполнении заданий с однозначным решением. По этой причине освоение иностранного языка вырождается в школе в изучение лексики и грамматики — легко формализуемых дисциплин, знание которых легко поддаются объективной проверке с помощью стандартных тестов. Ученики учатся не способам самовыражения, которые были бы понятны иностранцам, а страху допустить грамматическую ошибку.

Искусственная, оторванной от реальности школьная среда устроена так, что тот, кто не делает ошибок, тот и умница, а тот, кто делает, тот плохой — позор ему! И такая установка в какой-то мере оправдана, потому что цена ошибки может быть очень велика. Из-за одного-единственного глагола, поставленного в неправильную форму, можно лишиться школьной золотой медали или недобрать баллов для поступления в вуз. Преподаватель, выступающий тут в роли спасителя и арбитра, является исключительно важной, незаменимой фигурой.

Но в реальной жизни всё не так. Цена речевой ошибки, допущенной на этапе освоения языка, равна нулю. Дети-дошкольники, следуя врожденным инстинктам обучения, проявляют полное бесстрашие. Подражая взрослым, они смело берутся делать любое дело, нисколько не боясь допустить какую-то оплошность и нимало не заботясь о том, чтобы им кто-нибудь поправлял ошибки. В их представлении о мире просто нет такого понятия, как ошибка. Детская манера обучения привела бы к катастрофе, если бы ребенок, подражая папе-пилоту, вздумал бы сесть за штурвал самолета, но для освоения языков она подходит идеальным образом.

Школьные курсы иностранных языков, приучая нас бояться своих ошибок, приносят нам гораздо больше вреда, чем пользы. Для того чтобы начать хоть как-то выражать свои мысли на чужом языке, пусть даже грамматически неправильно, мы уже должны проделать немалую работу. К этому времени у нас уже есть все основания радоваться своим успехам и гордиться ими. И эта радость не должна омрачаться сознанием того, что наша речь пока еще не во всём соответствует строгим грамматическим нормам. Мы пока еще не можем говорить правильно, и никто не вправе от нас этого ожидать. Но мы можем говорить много и с удовольствием — это нам как раз под силу, и это чрезвычайно важно для дальнейшего прогресса.

Ничто так не сковывает, как преподаватель, которому нет никакого дела до наших мыслей, и который всё свое внимание сосредоточивает исключительно на наших речевых недочетах. В такой обстановке наш мозг непроизвольно решает, что говорить тут что-либо не имеет никакого смысла. Мы обречены лишь выдавливать из себя унылые шаблонные фразы из учебника на тему, которая нас нисколько не интересует.

Именно установка на то, что преподаватель должен регулярно нас контролировать и поправлять ошибки неизбежно ведет к тому, что в одной из прошлых лекций я назвал «кусковой» стратегией, которая является страшно неэффективной — во всяком случае для освоения иностранных языков. Она заключается в том, что преподаватель отгораживает нас от всего необъятного поля языковой культуры и выделяет нам для обработки лишь какой-то крошечный участочек — какое-нибудь грамматическое правило, список вокабул и разговорную тему, — и требует, чтобы мы в рамках этого участочка достигли безошибочности. После того как один такой участочек оказывается пройденным, преподаватель переводит нас на другой участочек, и так далее.

Это всё равно, что требовать от художника, затеявшего писать монументальное полотно, сперва довести до полной завершенности один квадратный миллиметр в левом верхнем углу картины, не притрагиваясь ко всему остальному, и далее обрабатывать последовательно один квадратный миллиметр за другим, не переходя к следующему, пока не будет полностью готов предыдущий. Очевидно, что картину таким способом написать не получится. По той же самой причине нельзя так выучить и иностранный язык. Можно разве что подготовиться к экзамену, программа которого соответствует пройденным миллиметрам.

Справедливости ради надо сказать, что при изучении некоторых учебных дисциплин строгий контроль за ошибками и «кусковая» стратегия могут оказаться отчасти оправданы — например, в случае математики. Всё-таки вы не можете браться за умножение многозначных чисел, если вначале хорошенько не усвоили умножение на однозначное число. Но когда вы имеете дело с иностранным языком, то это совершенно не важно — в каком порядке вы будете знакомиться с темами и грамматическими конструкциями. Не исключено, что вашими первыми словами окажутся «мама» и «пипи», но с тем же успехом это могут быть «паспорт», «виза» и «разрешение на проживание». Важно лишь, чтобы эти слова были для вас актуальны в данный момент времени.

Опять-таки, когда вы решаете математическую задачу и делаете при этом хотя бы одну маленькую ошибочку, то вы получаете неправильный ответ. И если вы, например, рассчитываете конструкцию моста, то он у вас из-за одной этой маленькой ошибочки просто рухнет. Но язык нам нужен совсем для другого — для того, чтобы передавать собеседнику свои мысли и чувства, а с этой задачей можно прекрасно справиться, даже если не очень точно соблюдать все нормы грамматики. Ваши ошибки в этом случае решительно никому не мешают, никому от них плохо не становится. Они ни коим образом не могут послужить основанием, чтобы вас осуждать.

Дорогие коллеги, уверяю вас: никто, кроме преподавателей, никогда не предъявит к вам требования, чтобы вы говорили на иностранном языке без ошибок (за исключением тех очень редких случаев, когда вы захотите, например, устроиться на работу шпионом, который должен будет выдавать себя за уроженца иностранного государства). Даже европейские бюрократы, выдумавшие шесть уровней владения языком, не внесли безошибочность в число формальных критериев, которым должен удовлетворять претендент даже на самый высокий уровень С2.

Я прекрасно осознаю, что вряд ли мои слова покажутся вам убедительными. Есть вещи, которые надо прочувствовать самому. Я хорошо помню то время, когда я впервые оказался за границей и волей-неволей вынужден был общаться со всем своим окружением только по-английски. Это получалось у меня, прямо скажем, отвратительно. Мысли, которые я хотел выразить, никак не желали оформляться в сколь-нибудь правильную, членораздельную английскую речь, отчего мне было страшно стыдно. Ведь я до этого учил английский 18 лет: в школе, в институте, в аспирантуре, — и все экзамены всегда сдавал на отлично. Все эти 18 лет я, разумеется, разговаривал по-английски только с преподавателями и строго на стандартные темы, предусмотренные программой.

Мне понадобилось много лет общения с иностранцами, чтобы осознать тот казалось бы совершенно невероятный факт, что я разговариваю не с преподавателями, охочими до ошибок, а с нормальными людьми, которым интересна исключительно сообщаемая мною информация, а делаю ли я ошибки или нет — это им абсолютно безразлично. Пожалуй, они бы даже предпочли, чтобы я побольше был сосредоточен на содержании разговора и поменьше тратил свое (и их!) время на паузы, во время которых я закатываю глаза кверху и подбираю нужное слово или подходящую грамматическую форму для какого-нибудь глагола. Пусть уж я лучше ляпну не то слово или перепутаю глагольные времена, но зато побольше внимания уделю предмету, который в данный момент занимает моего собеседника.

Дорогие коллеги, доводилось ли вам общаться с иностранцами, которые говорят по-русски? Ну, неужели бы вы поставили в упрек какому-нибудь американцу, что он вместо винительного падежа употребил дательный? Но ведь точно так же и иностранец, с которым вы разговариваете на его родном языке, не испытывает к вам ничего, кроме уважения и благодарности за труд, который вы потратили на то, чтобы приобщиться к его национальной культуре. Ему и в голову не придет предъявлять к вам какие-то претензии по поводу того, что вы достигли тут недостаточного совершенства.

Если кто-то и может высмеять нас за плохой иностранный язык, так это наш брат соотечественник, который владеет им, вероятно, ничуть не лучше вас. Такая уж у нас национальная особенность. Нас хлебом не корми, дай только поймать ближнего на какой-нибудь оплошности и хорошенько его за это проучить, особенно если сами не без греха. Для нас это настолько естественная манера поведения, что мы просто не представляем себе, как может быть по-другому. А меж тем в зарубежье (во всяком случае в европейском зарубежье) так не принято. Здесь вы можете освободиться от внутренней скованности и со спокойной душой совершать мелкие промахи, вроде грамматических ошибок, не боясь подвергнуться осмеянию и осуждению. (И, замечу в скобках, это на самом деле, пожалуй, основная причина, по которой я предпочитаю жить на чужбине, а не в родном отечестве.)

Не так давно я проходил собеседование, желая устроиться преподавателем математики в один из немецких университетов. Среди прочего мне был задан каверзный вопрос:

— Ну, а скажите, герр Некин, как вы считаете, какой у вас как у преподавателя самый главный недостаток?

Я искренне ответил, что, будучи иностранцем, считаю своим главным недостатком некоторые трудности с немецким языком. На это я, к моему величайшему изумлению, получил решительную отповедь, что все мы тут, на этой планете, являемся иностранцами, но это никак не мешает нам понимать друг друга, и языковые трудности никоем образом не могут быть отнесены к недостаткам. Я с благодарностью взял эту отповедь себе на вооружение — и это очень поспособствовало моей внутренней уверенности в те минуты, когда я потом объяснял студентам на своем несовершенном немецком языке, как решаются задачи по математике.

Любопытно отметить, что я никогда не сдавал экзамен на знание немецкого языка и никакого сертификата у меня нет. Парадоксальным образом, иностранцу, для того чтобы учиться в немецком университете, сертификат иметь нужно, а для того чтобы там преподавать, — совершенно необязательно. Впрочем, это отчасти и логично: ни на каких языковых курсах ни в каком Гёте-институте не дадут тех знаний, которые требуются для преподавания той же математики. Человек должен научиться этому сам, и, пожалуй, ему придется туго, если у него нет навыков самообразования.

Разумеется, мы не застрахованы и от более досадных ляпов, чем просто грамматические ошибки. К этому надо относиться философски, как к неизбежным рискам, связанным с приобщением к чужой культуре.

Когда я в первый раз устроился на работу в Германии, я сделал попытку поухаживать за своей коллегой-француженкой. В то время мы оба не знали немецкого языка, и это отчасти послужило сближающим фактором. Я силился говорить с ней по-французски, имея в этом языке некоторые начальные навыки. В один из жарких дней мы решили сходить в бассейн, но когда мы туда подошли, увидели такую длинную очередь в кассу, что я засомневался в удачности нашей затеи.

— Ну что, будем вставать в такую очередь? — спросил я. Точнее, я хотел так спросить, но я перепутал одно слово. По-французски очередь — это кё (queue), а я вместо этого сказал кю (cul). А кю для французского уха звучит так же, как для нас задница, только несколько грубее.

И как же отреагировала моя спутница? Она не придумала ничего лучшего, как по-настоящему оскорбиться. Ее так и перекорежило от негодования. С этого момента я потерял к ней всякий интерес. Если человек не понимает, что иностранец, едва знакомый с языком, может по нечаянности ляпнуть что-то непотребное, то этот человек безнадежно туп. Мой ляп, таким образом, сослужил мне хорошую службу, позволив сэкономить массу времени. Если бы не он, то я, возможно, еще бы долго продолжал свои ухаживания, прежде чем понял, что с этой дамой я никогда не найду общего языка, как бы идеально я потом ни выучил всю французскую лексику и грамматику.

Общаясь с иностранцами, я наверняка делал еще много подобных ляпов, но это был единственный раз, когда мой собеседник проявил настолько феноменальную тупость, что дал мне это понять в такой беспардонной форме.

Так что же, скажут мне, вы призываете нас говорить неправильно, ляпать не пойми что?

Да, именно так! Пока вы не можете говорить на иностранном языке правильно — говорите неправильно, ляпайте что угодно, только не молчите! Чем больше вы будете говорить с ошибками, тем раньше они исчезнут из вашей речи. Правильная речь появляется не оттого, что мы изо всех сил стараемся избежать ошибок, а оттого, что мы много практикуемся и набираемся опыта.

Ведь отчего, вообще, возникают ошибки? — Оттого, что, разговаривая на иностранном языке, мы делаем непривычное дело, не доведенное до автоматизма. Нам приходится на сознательном уровне перерабатывать слишком много непрочно усвоенной информации, отчего мозг работает со страшными перегрузками. Мы просто не успеваем за всем сразу уследить. Например, мы можем потратить так много времени и сил на извлечение из памяти какого-то нужного слова, что наших ресурсов уже не хватит на то, чтобы поставить это слово в правильную грамматическую форму, хотя соответствующее грамматическое правило нам уже давно хорошо известно.

Из всей неподъемной работы, которую нужно проделать, чтобы безошибочно сказать какую-либо фразу, мы осиливаем лишь некоторую часть. В результате этого в следующий раз эта же самая часть дается нам легче и быстрее, и у нас высвобождаются ресурсы для других частей. Так постепенно, раз за разом, доводя отдельные части до автоматизма, мы выполняем требуемую работу всё в большем и большем объеме и наша речь становится всё более и более правильной. Однако если кто-то при этом будет указывать нам на ошибки, то это нисколько не добавит нам ресурсов, не избавит наш мозг от перегрузки, разве что переключит наше внимание на те аспекты речи, которые будут проверяться на ближайшем экзамене — разумеется, за счет тех аспектов, которые проверяться не будут.

Ведь в конце концов, что такое ошибка? Ошибка, вообще говоря, — это всё, что выдает в нас иностранца, это всякое отклонение нашей речи от речи естественного носителя языка. Сюда относится не только несоответствие нормам грамматики, но и отклонения в произношении, неправильные интонации, замедленный темп речи, заплетание языка, а также — не в последнюю очередь — думанье о грамматических правилах во время говорения. Как-никак естественные носители языка в то время, как говорят, ни о какой грамматике не думают.

Если речь не идет о подготовке к экзамену, то рецепт избавления от ошибок очень прост: продолжайте практиковать язык — продолжайте делать то, благодаря чему вы умеете говорить с ошибками.

Если у вас есть дети, то вы, наверняка, знаете, как ребенок приобщается к своему родному языку. Поначалу он неизбежно говорит неправильно. Вы можете его поправлять, а можете и не поправлять. Это не играет никакой роли. В любом случае он со временем будет говорить так, как, собственно, свойственно всякому естественному носителю языка. Разумеется, естественные носители весьма сильно отличаются по уровню владения языком. Но этот уровень определяется прежде всего тем, насколько человек вовлечен в свою национальную культуру, а не тем, как часто мама и папа указывали ему на речевые ошибки в двухлетнем возрасте.

Меж тем, широко бытует мнение, что всякую ошибку надо решительно пресекать в зародыше, так как в противном случае она войдет в привычку и потом от нее практически невозможно будет избавиться. Ну что ж, с этим трудно не согласиться, если речь идет, скажем, об обучении саперному делу. Но освоение языков имеет свою специфику. Как вы, например, представляете себе реализацию такой, казалось бы, разумной идеи, согласно которой преподаватель обязательно должен первым делом поставить нам правильное произношение, а иначе мы потом никогда не избавимся от тяжелого акцента?

В среднем человеческая речь слагается примерно из 50-ти звуков, а точнее говоря, фонем — тех минимальных единиц языка, для которых придуманы транскрипционные знаки. Вы, конечно, можете потратить первые месяцы изучения иностранного языка на отработку безукоризненного произношение каждой из присущих ему фонем, взятой отдельно. Только потом вы всё равно будете не в состоянии произнести правильно ни единого слова, потому что в составе слов фонемы звучат несколько не так, как по отдельности. На их произношение влияют как предшествующие фонемы, так и последующие. Поэтому для отработки произношения нужно брать сразу, как минимум, тройки фонем, а таких в языке — 50 умножить на 50 умножить на 50 — 125 тысяч. Тех, которые имеют практическое значение, конечно, значительно меньше, порядка 10-ти тысяч, но это тоже не так уж и мало.

Вы уверены, что хотите начать изучение языка с отработки 10-ти тысяч различных звуковых комбинаций? Впрочем, даже чисто с теоретической точки зрения ставить вопрос подобным образом довольно бессмысленно. Дело в том, что уже среди 50-ти отдельных фонем иностранного языка обязательно найдутся такие, которые для непривыкшего уха покажутся поначалу попросту неразличимыми. Так, для многих иностранцев, берущихся за изучение русского языка, твердые и мягкие звуки звучат совершенно одинаково: им очень трудно, например, уловить разницу между л и ль. А для русского человека, осваивающего европейские языки, традиционным камнем преткновения является различение долгих и кратких гласных, а также таких звуков как [e] и [ɛ]. Излишне говорить, что мы не сможем отработать правильное произношение звуков иностранной речи, до тех пор пока для начала не научимся хотя бы отличать их друг от друга на слух. А это приходит только после длительного опыта и практики.

В довершении всего, как только вы расчленяете язык на отдельные простые части, которые можно сравнительно быстро отработать до безошибочности, вы получаете необъятный набор бессвязных элементов, которые сами по себе не имеют никакого смысла. А всё, что бессмысленно, вызывает у человеческого мозга отторжение и, если как-то и усваивается, то исключительно неохотно и трудно.

Когда мы осваиваем иностранный язык, у нас просто нет иного выбора, как поначалу говорить неправильно, а потом со временем переучиваться. В конце концов, поскольку мы уже привыкли говорить всё время на родном языке, то мы фактически занимаемся не чем иным, как переучиванием с родного языка на иностранный — со всеми вытекающими отсюда издержками. Это только у самых новичков наибольшую трудность вызывают звуки, которым нет аналогов в русском языке, вроде английских [ð] или [w]. Но когда вы достигаете сколько-нибудь продвинутого уровня, вы понимаете, что ваш русский акцент обусловлен вовсе не этими «трудными» звуками, а наоборот, самыми, казалось бы, легкими, вроде л или ш, про которые вам на первых порах говорили, что они произносятся так же, как в русском. На самом деле англичане выговаривают эти звуки, конечно же, совсем не так, как мы. Уловить эту разницу и научиться ее воспроизводить в собственной речи — это значительно сложнее, чем освоить полностью непривычные звуки. Это настолько трудно, что такая задача перед новичками просто никогда и не ставится.

Я никоим образом не хочу сказать, что собственные ошибки надо просто игнорировать. Наоборот, ошибки, будучи неизбежным промежуточным продуктом в освоении всего нового, служат нам ценнейшим сырьем для дальнейшего совершенствования. Они подобны путеводным указателям, которые ведут нас к цели.

Вместе с тем я решительно утверждаю, что нет никакого смысла нанимать особого квалифицированного специалиста, который бы отслеживал наши ошибки. Мы и сами способны сравнить свою речь с речью естественного носителя языка и уловить определенные различия. Конечно, мы не сможем найти все без исключения ошибки, но этого и не нужно. Уже тех, которые бросятся в глаза, будет более, чем достаточно, чтобы очертить для дальнейшего совершенствования такое поле деятельности, которое, что называется, пахать — не перепахать.

Между прочим, есть очень простой критерий, позволяющий определить, сделали ли вы в какой-либо фразе ошибку или нет. Если подобную же фразу вы уже много раз читали или слышали от естественного носителя языка, если она уже содержится почти в готовом виде у вас в голове, то можете быть уверены — вы сформулировали ее совершенно правильно. Но если же вы сконструировали ее на «пустом месте» из элементов, взятых из словаря и грамматического справочника, то вы должны исходить из того, что сделали ошибку. Пусть даже ваша фраза окажется в конце концов формально безупречной — это тот случай, когда вы случайно получили правильный ответ неверным способом. Грамматика и прочие лингвистические науки, выявляя некоторые закономерности языка, несомненно служат хорошим подспорьем при его изучении, однако сами по себе они не позволяют безошибочно генерировать фразы, которые могли бы быть в реальности сказаны естественными носителями.

Когда вы достигнете такого уровня, что будете говорить и писать на иностранном языке более или менее легко, без перегрузки, без особой нужды в словарях и грамматических справочниках, когда вы будете находить сами у себя меньше ошибок, чем вы в состоянии проработать, тогда, пожалуй, можете обращаться за помощью к профессионалам. Только в этом случае они называются уже не преподавателями, а редакторами. В интернете вы найдете сколько угодно редакторских сервисов. Но скорее всего вы уже к тому времени обзаведетесь хорошими знакомыми среди носителей языка, и они будут рады вам помочь совершенно бесплатно.

И всё же, говоря о преподавателях, я хотел бы отметить их совершенную незаменимость и выразить им свою искреннюю благодарность. Именно преподаватели — не все, но некоторые из них — пишут самоучители, готовят учебные материалы, выкладывают ценную информацию в интернет. Именно благодаря этому мы можем теперь заниматься самостоятельно. Большое им за это, сердечное спасибо!

До свидания, до новых встреч!